Чтобы отвлечься немного от категории модальности и порадовать себя прекрасным.
"Ты сдашь все экзамены, детка", - как бы говорят мне все эти люди.


























И последнее - без ката, ибо шедеврально.



И ишшо солнечнх итальянцев в массы!

У меня впереди, кажется, сложнейшие три недели за последние полгода, а еще чертова куча нерешенных вопросов и несобранных бумажек - и много, много нервов. Но прямо сейчас я об этом думать очень не хочу, и вообще, как часто в последнее время, предпочитаю решать проблемы по мере их поступления. Иначе от одних мыслей о том, как это все разгребать, можно сойти с ума.
А пока проблемы подползают с тыла к моему беззащитному тельцу, я изо всех сил пытаюсь поплотнее свернуться в клубочек и ухватить "самые-самые последние" моменты свободы. Смотрю фильмы, гуляю, читаю французские романчики, иначе говоря, прячу голову в песок.

Вчера ночью я готовилась к экзамену. Часов эдак до двух. А потом вдруг спонтанно отодвинула конспекты, закрыла бесчисленные вкладки с википедией и отправилась смотреть «Ускользающую красоту» Бертолуччи.
Экзамен, как мне кажется, написала не очень хорошо, но уж что-что, а жалеть об этих двух часах я точно не собираюсь.
Для меня фильмы Бертолуччи прекрасны в большей степени даже не самими собой, не просмотром, а невероятным послевкусием, которое они после себя оставляют, таким живым и терпким, что его ни с чем не спутаешь.
После его фильмов я просыпаюсь с этим чувством, будто на губах брызги яблочного сока, и запах цветения в волосах, и прикосновение летней южной ночи к лопаткам, и еще что-то совсем неуловимое, но до странного настоящее, такое, от чего дышится глубже и бегут мурашки по ногам.
В этих фильмах мир такой прекрасный и хрупкий, что пальцы тянутся к экрану и хочется туда с головой залезть и там остаться, или научиться видеть так же, как режиссер. Каждый кадр - маленький шедевр выбора, с точностью до сотнитысячной, именно то, что нужно увидеть, детали, из которых складывается гармония - ленты ли, фильмографии или самой жизни - или всего сразу.
Нет, я не могу это передать. Я слишком косноязычна, и у меня маленький словарный запас, но я чувствую всю эту трепетную, уязвимую, так бережно собираемую им смертную красоту, и мне так хорошо и так больно от этого чувства.

"Ускользающую красоту" где-то сравнивали с современной интерпретацией мифа о похищении Европы, в которой чуждое, "соблазняющее" начало в облике молодой американки пленяет "растерянный мир современной Европы".
Не уверена, что мне близко такое толкование - то есть что-то, наверное, есть, не берусь утверждать однозначно.
Мне Люси кажется скорее гармоничным синтезом итальянского и американского, не зря же она отправляется в Италию на поиски отца и самой себя - если она и обретает что-то там (читай "похищает"), то - свою же собственную цельность и равновесие. А ее присутствие, как гладкая поверхность зеркала, отражает всех обитателей дома, меняя их почти незаметно и делая каждого немножечко более настоящими, немного больше собой.
Она и творец и творение, и весь фильм, кажется, учит именно этому - что нет однозначных ролей и границ, а каждый всегда и охотник, и жертва, и Ева и Лилит. И что это и есть гармония всего существующего.
Когда каждый кадр заставляет замирать от восхищения. И танец в средневековых коридорах, итальянская музыка, свечи и скульптуры, разговоры и стихи. И божественный итальянский юноша в красной рубашке и с растрепанными кудрями, что ж они все такие охуенные, а. И ускользающая, широкоглазая, невозможная Люси.

И теперь мне хочется снова пересмотреть Io e te, желательно на большом экране, потому что это послевкусие, непостижимым образом переплетенное с моими собственными воспоминаниями о Риме, не дает мне покоя. И потому что когда еще, в конце концов, я смогу увидеть Бертолуччи на большом экране.

И впервые за очень долгое время я проснулась сегодня рано и абсолютно счастливой, как будто еще проживая эти короткие два часа, одновременно с этим летним утром, вкусом кофе и звуками любимой песни Боуи перекатывая на языке послевкусие. То самое.

Человек каждый день поднимается, как на бой.
Человек каждый день поднимается, как на сцену.
Человек очень занят –
он между собой
и ещё одним человеком возводит стену.

Выше стены Китайской,
Китайской стены длинней.
Птица не перелетит,
не перелезет ящер.
Ласточкиного гнезда не совьют на ней,
и оставят надежду всяческие входящие.

За кирпичом кирпич, за плитой плита.
Без обеда, без ужина и без чая.
Смотри, человек, - я любил тебя так и так,
я вот так, и так, и так тебя не прощаю.

Хоть бы одна бойница, одно окно,
хоть бы свободный вечер -
майский, ветреный и бесценный...
Человек говорит: мне давно уже всё равно.
Мне не больно.
Мне просто нравится строить стены.

А там, на благословенной твоей стороне,
столько прекрасных мест, -
что же ты тянешь вожжи?

Человек стоит, прислонился щекой к стене.
Человек другой никуда не уходит тоже.

kaitana

«Любое чётное число не меньшее четырёх можно представить в виде суммы двух простых чисел. Любого чоткага писателя можно представить в виде двух других собратьев по перу. Отчасти это напоминает игру в "изысканный труп" с картинками - лист складывается в несколько раз, и участники поочередно рисуют голову, туловище и ноги кадавра. Бориса Виана, наверное, разумнее было бы дорисовать до чародея, околдовавшего толпы французских модников, которые закачались в экстазе и принялись напевать своё брачное "za-zou za-zou za-zou za-zou-zé", но у меня не было ни малейшей зацепки - только карандаш и лист бумаги. Поэтому я быстро набросала на нём голову Кафки, и, чуть подумав, добавила Францу грустные усы Джеймса Барри.

Оба они сказочники. А в гибридном сказочном мире Виана из страны Нетинебудет герои попадают прямиком в кафкианский ад, где винтовки нужно выращивать, согревая теплом тела, а фей Динь-Динь наверняка давят кулаками, как в каком-нибудь эрогуро. И доктор, который поставит больной девочке стеклянную штучку под мышку и напоит её из чашечки с носиком, ничем не сможет помочь. Грустная и немного игрушечная "Пена дней" вызывает тоску о том, чем никогда не владел, но предположительно утратил, и о счастье, которое суждено только эгоистичным божкам Барби и Кену, но никак не нам, простым смертным.

На первых страницах правила игры немного настораживали; думалось, что меня будет мутить от навязчивых сочетаний гротеска и изящества. В конце концов, это не я приняла правила, а они - меня, и в темпе буги протащили через весь роман. Кстати, вот уж никогда бы не думала, кого опасаться, - спойлером меня наградил Слотердайк, который практически полностью пересказал последнюю страницу "Пены" в эссе, посвященном цинизму государства. А еще тот, кто подарил мне книжку, очень похож на самого Виана. О самой книге я говорю мало только потому, что хочу вас пощадить и не раскрыть главной тайны. А впрочем, черт с вами - главная тайна состоит в том, что "Пена дней" противоречит всяческим ожиданиям. Имея в качестве читательского опыта "Я приду плюнуть на ваши могилы" и обложку с какой-то кумпарситой, я получила городок в табакерке, восемь марципановых поросят и воздушный шарик; под конец не имеет значения даже то, что у меня это всё отобрали. Кстати, замечательная находка Виана - не давать персонажам думать. Обычно писатели, берущиеся за повествование "от лица господа Бога", не только читают мысли персонажей, но и не гнушаются озвучивать их читателям (баронесса сочла, графиня решила, виконт сообразил). Немногие из обнародованных мыслей Колена звучат так:

Немного назойливый, переливающийся красивостями и каламбурами язык книги подчеркивает кипучий эгоцентризм молодости; эгоцентризм, с которым "ми цілу жизнь їбемось як кроти, як та мушка ми літаєм" (с), и который, стоит жизни больно укусить живущего за ляжку, заставляет его топтать муравейники и жаждать постнатального самоаборта. Две сцены на катке - зарисовки к тому, какими микроскопическими становятся окружающие, когда - соответственно - витаешь в облаках и плюешь на чужие заботы или обзаводишься непосильной ношей (когда твоя девушка больна, лалала) и плюешь на чужие заботы с удвоенной силой. А над всем этим - меланхолическое эхо: любишь катаццо, люби и саночки возить, мазафака.

Короче, мистер Скелмерсдейл просыпается на Олдингтонском бугре, а в карманах у него полным-полно золы, и чёрта с два он снова вернется к своей королеве фей. Потому что чудес не бывает.»

Я дочитала, я подумаю об этом завтра, а эта рецензия мне нравится, так что она будет здесь.

Что вы делаете, когда устаете смертельно, до дрожи в ледяных пальцах? От людей, мест, всего, всего.
Я не хочу находиться дома, но где-то еще находиться мне так же пусто и незачем.

Не знаю, чего мне надо - то ли хорошых длинных фанфиков, то ли кофе, то ли просто уткнуться в плечо кому-нибудь. И спать. А еще хочется в горы, очень. Кто-нибудь знает горы в непосредственной близости от Петербурга?..

Mantihora:

Я усталый робот, дырявый бак. Надо быть героем, а я слабак. У меня сел голос, повыбит мех, и я не хочу быть сильнее всех.

- Я застряла на этической дилемме. Кто дает оценку деянию - авторы правового акта или абстрактный Закон?
- Геи. У них хороший вкус.


уруру, Мантихорчик помогает мне писать курсовую

Пишу отрывки увиденного где попало - в блокнотах, лекционных тетрадях, в книгах - там, где кончается глава.

Сегодня утром я проснулась после четырех часов сна (на фоне последней недели это даже неплохо) и поняла, что чувствую себя странно - и что, наверное, нужно совсем не есть или совсем не спать, чтобы стало совсем хорошо.
Немного как в Смоленске, когда я успешно игнорировала столовскую пищу (ну, по крайней мере не помню ни разу, чтобы я там ела) и перевоплощалась куда-то в ирреальное.
Тогда ирреальное было другим, солнцем сквозь сосны, разговорами, теплыми руками - ласковое, а сейчас клоками ускользает на подходах к университету, или это виноваты переводы, бумажки, arrangements, черти знает что еще.

Зато научный руководитель зовет меня "рыбка моя".

Из отрывков: Когда ехала на встречу с Мэри на прошлой неделе, рядом со мной в метро сидел удивительно красивый молодой человек: темные волосы, серьезные карие глаза. И вдумчиво читал Евангелие, кажется, ту часть, которая Откровение. Водя пальцами по странице, разглаживая какие-то уголки-строчки, - я заглянула через плечо, выхватила, как в старом фильме, ответы на какие-то свои вопросы, улыбнулась мыслям. А он все двадцать минут до Сенной так и читал, хмуря брови - так над ней и заснул, опустив красивые пальцы на какую-то строчку.

А позавчера я в том же метро видела мальчика с хвостом. Отличным, пушистым, лисьим хвостом. Зимним, правда - бело-серым таким. Помимо хвоста мальчик был совершенно обычный - в джинсах, куртке, увлеченно болтал с другим парнем (без хвоста). А хвост при ходьбе у него не свисал, а слегка пружинил, как настоящий.
И люди идут мимо с пустыми лицами, будто не замечая - сплошной серый поток, как манекены.
Целых десять минут я радостно представляла, что на самом деле мальчик вовсе не мальчик, а совсем даже кицунэ, и простым смертным этого не видно, а я, значит, избранная. Эта мысль меня несказанно грела еще часа полтора. Вот все люди как люди, а я вижу хвост.

Когда начну видеть лис уже целиком, начну есть и спать, а то мало ли))

А еще я билет в театр на "Короля и принца" купила. Третий раз уже, но как же я его люблю.

Люблю французский. Вот просто, за все эти моменты беспричинного филологического счастья - люблю.